Детская литература вчера и сегодня. А завтра?

В круге детской литературы, как и в любом явлении, циркулирует множество мифов. Например, в середине ХХ века меня без устали уверяли, что детской литературы до 1917 года не существовало вовсе, зато уж после октябрьского переворота начался бурный ее расцвет. Однако к концу века появились иные заблуждения — и некоторые из тех же специалистов и с тем же жаром принялись убеждать, что все, созданное за время “от Ильича до Ильича”, нужно навсегда вычеркнуть из истории литературы как чтение, вредоносное для детского организма. Сейчас, в начале нового века, сосуществуют два противоположных предрассудка: одни уверяют, что детской литературы нынче нет вовсе, другие — что именно сегодня создается самое гениальное.

Я мог бы перечислить еще с десяток похожих открытий, но упомяну лишь одно: отчего-то многие уверены, что детская литература — дело чрезвычайно простое и в нем, так же как в политике и сельском хозяйстве, любой может быть судьей и специалистом.

Ох, если бы это было так! Для меня, например, работающего профессионально в детской литературе больше сорока лет, она и сегодня остается страной загадок, некоей территорией, где многие законы заменены магическими действиями, а результат столь же необъясним, как необъяснимо любое (обыкновенное?) чудо.

Начать хотя бы с самого термина. Что такое детская литература: то, что пишут дети? Может быть, и так, а может, и нет. Тогда, возможно, — то, что сочиняют взрослые про детей? Или то, что написано только для детского чтения? Тоже, пожалуй, и да, и нет. Можно напечатать тысячу страниц с очень правильными мыслями, чрезвычайно полезными для ребенка, но по причине их унылости они никогда не станут детской литературой. Вероятно, в настоящей литературе для детей — как и в настоящем искусстве как таковом — прежде всего должно биться живое чувство: радость, печаль, сострадание, удивление, веселье... А если чувства нет, то благие старания сочинителя напрасны. Но в литературе для детей кроме перечисленных элементов, которые, в принципе, необходимы любому художественному тексту, нужно еще одно таинственное качество — детскость. Тут как раз и начинается зона магии, потому что этот элемент невозможно формализовать. Такие понятия, как наивность, игра, непосредственность восприятия, — стоят где-то рядом. И все же это не совсем то. Какими математическими формулами, например, опишешь “усладу души”? А она, эта самая услада, обязательно должна жить в литературе для детей.

Есть счастливые детские писатели, которых ощущение детскости не покидает почти никогда. Например, в наше время им обладает Эдуард Успенский. А есть талантливые литераторы, у которых оно иногда уходит, и тогда даже у них пишется неживая строка.

Вчера

Удивительно, но в некоторые эпохи в писаниях, предназначенных вроде бы для детей, этого ощущения детскости не существовало вовсе. Такое случилось в русской и европейской истории во времена Средневековья. Причем если на мусульманском Востоке воспитанию и взрослению детской души были посвящены целые трактаты, как, например, главы в великой книге ХI века “Кабус-намэ”, то в Европе ребенка рассматривали как недозревшего уродца, неполноценного взрослого, и основной задачей считали как можно быстрее его овзрослить. А про то, что существует особый, таинственный мир детской души с его глубинами трагедий, радостей и откровений, которые позже повзрослевшим людям кажутся сущими пустяками, не задумывался никто. В России, к примеру, на протяжении нескольких веков не было даже букваря, и единственной книгой, по которой учили читать, оказывалась Псалтирь. Литература тогда еще не разделилась на взрослую и детскую, и едва дитя совершало первые шаги и произносило первые слова, как в круг его жизни пытались втолкнуть взрослые интересы. По мнению тогдашних “просветителей”, именно для этого и существовала книга. О том же, что литература может заниматься чем-то другим, никто не задумывался. А если и догадывались, то еще не умели эти переживания описать. Книга служила лишь для поучения и назидания.

Честно говоря, сегодня мне трудно представить, чтобы только что выпоротый ребенок с упоением читал вирши знаменитого поэта Симеона Полоцкого, воспевающего розгу:

Плевелы от пшеницы жезл тверд отбивает,

Розга буйство из сердец детских прогоняет...

Розга ум острит, память возбуждает

И волю злую в благу прелагает...

По замыслу же автора, эти зарифмованные назидания адресовались и взрослым, и детям.

Но вот высокообразованному человеку, побывавшему послом во многих европейских странах, Дмитрию Герасимову, однажды, приблизительно в 1490 году, пришла в голову мысль потрудиться именно для детей. Он назвал свой рукописный труд латинским словом “Донатус” и поместил туда не только собственные нравоучительные рассказы, но даже несколько народных сказок.

Грустно, но далеко не каждый не только читатель детских книг, но и их автор хотя бы слышал имена основоположников в своем деле. А такие когда-то существовали, они были отважными людьми и наверняка понимали, что работа их — созидание нового, не существовавшего прежде мира детского чтения. Это — первый детский поэт на Руси, справщик печатного двора (можно сказать — главный редактор) Савватий. Человек большой образованности, он жил в первой половине XVII века, сочинил множество стихотворных посланий к известным историческим деятелям, а заодно писал и стихи, адресованные именно детям. Их напечатал издатель одного из первых детских букварей Василий Федорович Бурцев (его когда-то называли Бурцов-Протопопов). Но, пожалуй, настоящим первым детским писателем в русской истории было бы точнее считать Кариона Истомина. Он жил во второй половине XVII столетия и первым из русских литераторов осознал особость детской души. Его детские стихи и проза — это не унылые нравоучения, не уговоры полюбить розгу как главное средство воспитания; в них есть то, что активно проявилось в детской поэзии лишь спустя два века — игра, юмор, ирония, стремление к усладе читательской души. Савватий и Карион Истомин — это два отправных пункта, откуда двинулась в большое плавание письменная русская литература для детей. Жаль, что сегодня их сочинениям необходим переводчик, ибо они были лицами духовными (Карион Истомин даже состоял в сане игумена) и писали на языке, слишком для нас архаичном. И все же они показали немногочисленному в ту пору грамотному люду, что есть разница между детским восприятием печатного слова и взрослым и что детская книга принципиально отличается от всех остальных книг.

Их эстафету подхватили во второй половине следующего, XVIII, века. Именно тогда европейская нация наконец-то открыла, что душа ребенка — мир совершенно другой, полный тайн, радостей, тревог и трагедий, что детство - это особый период в жизни человека. И от того, как человек проживет эти годы, зависит его дальнейшая судьба. В XVIII столетии зародилась даже некоторая мода на детство. В дворянских домах появились детские комнаты. Знаменитый агроном, а в прошлом - блестящий офицер Андрей Болотов, написал и поставил первые пьесы для детей, сама матушка-императрица Екатерина Великая сочинила первые в России литературные сказки: “О царевиче Хлоре” и “О царевиче Фивее”. Как уж тут было великому издателю Н. Новикову, а также его молодому сотруднику и автору Н. Карамзину не открыть первый в России журнал “Детское чтение для сердца и разума”? Так в круге литературного чтения было покончено со смешением детского и взрослого мира.

ХIХ век подарил литературе для детей почти все, что мы имеем и любим сегодня. Жуковский, Пушкин, Погорельский, Аксаков создали изумительные сказки, с которых и нынче начинается осознанное детское чтение. Ишимова издавала серию журналов специально для девочек. В детской литературе появились великие завоевания: наука сострадания, ощущения сладкой печали и счастливой радости. Вирши, которые убеждали ребенка ради собственной пользы возлюбить розгу, стали в эту эпоху невозможными. Теперь каждая строка была пронизана любовью, почитанием и уважением детства. Даже когда это были шутливые стихи, написанные в альбом семилетнему мальчику, как это сделал А. Пушкин в доме своего друга:

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то,

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

(“Кн. П. П. Вяземскому”)

Во второй половине ХIХ века в детской литературе — точно так же, как и в далекой от нее физике — казалось, что все уже открыто, все сделано и остается только продолжать достигнутое. Сочинил Жуковский для внучки Сашеньки и внука Пашеньки гениальные строчки: “Там котик усатый по садику бродит, а козлик рогатый за котиком ходит...” — значит, можно теперь на все лады описывать других “котиков” и “козликов”, а также - губки, щечки, глазки, ручки и ножки. Уменьшительно-ласкательные словечки, казалось, навсегда завоевали круг детской поэзии. Но неожиданно в мир человеческий вторглась, кто бы мог подумать, — та самая физика! С ее новыми немыслимыми открытиями. И мир на глазах одного поколения приобрел совершенно новые очертания, новые скорости, новые ритмы.

И удивительное дело: если каких-то сто лет назад, когда круг детства сумел отгородиться от взрослого, и это можно было считать достижением, то теперь возникла противоположная необходимость — снова соединить эти два круга. Оказалось, что двух основных задач, которые исполняла детская литература в XIX веке — услада души и воспитание нравственного чувства, — недостаточно.

Известно, что дети всегда играют в то, чем заняты взрослые, а взрослые в своих якобы серьезных занятиях продолжают — правда, уже на другом уровне — детские свои забавы. Было понято также, что когда взрослое вытесняет из детской книги детскость — книга перестает быть книгой для детей. И вдруг, пожалуй впервые, обнаружилось новое: если современный взрослый мир в детской книге отсутствует вовсе, то такая литература теряет “первую свежесть”. Еще бы: уже были построены железные дороги и поплыли пароходы, улицы освещались электричеством, а Уточкин устраивал демонстрационные полеты на аэроплане, перелетая из города в город. В новом пространстве и времени жизнь развивалась по новым ритмам, а детская поэзия оставалась крохотной лужайкой, по которой по-прежнему скакали зайчики и бегали котики. Поэтому то, что сделали К. Чуковский и С. Маршак в детской поэзии, было очередным громадным прорывом. Благодаря их стихам в поэзию для детей ворвалась Вселенная. Потом, спустя годы, этот прорыв привязали к достижениям октябрьской революции. Но только октябрьский переворот был здесь ни при чем, ибо “Крокодил” Чуковского создавался за несколько лет до этого эпохального события.

1917 год еще дальше качнул маятник детской литературы в сторону взрослости и довел его до предельной точки. В пространство детского мира снова вторглись взрослые интересы и заняли его полностью. Это выглядело так, как если бы в уютную детскую комнату въехал, давя гусеницами старые привычные игрушки, танк — и, поворачивая башню, стал бы направлять ствол во все стороны. Литература для детей занялась не свойственной для нее прежде деятельностью - она сделалась отраслью государственной пропаганды, способствовала огосударствлению детства. По замыслу созидателей “светлого будущего”, первым делом надо было взяться за воспитание человека нового типа, главной ценностью которого были бы государственные интересы, а все личное, в том числе и тайная жизнь души, объявлялось делом второстепенным и даже враждебным. Обезличенный с раннего детства, человек становился взаимозаменяемой деталькой громадной государственной машины. Были годы, когда из детских книг начисто исчезли такие понятия, как нежность, материнская любовь, и могло уже показаться, что детей рожают не матери, а суровые комиссары в кожаных куртках. В литературу в какой-то степени вернулось средневековое смешение взрослой и детской жизни. Благодаря энтузиазму Н. Крупской в книге для детей запрещались сказки — как произведения, отвлекающие ребенка от строительства нового общества, пропагандирующие монархические идеи и антропоморфизм. Правда, Надежда Константиновна все же сделала послабление сказочникам: она разрешила им писать сказки, но про стахановцев и ударников труда. В те же годы несчастного Маршака заставляли отчитываться перед съездом писателей, почему ему до сих пор не удалось до конца “убить Чарскую”...

И все же, несмотря на это странное время, невзрослому человеку, воспринявшему достижения ХIХ века, по-прежнему хотелось читать про себя. И новая книга, обходя запреты, слегка обманывая власти, старалась эти читательские желания исполнить. Любимыми книгами целых поколений становились те, в которых задушевного слова было чуть больше, чем государственного слова и дела. Их читают и сегодня: это те же “Чук и Гек” и “Голубая чашка” А. Гайдара, “Дикая собака Динго” Р. Фраермана, “Рассказы о Белочке и Тамарочке” Л. Пантелеева, “Четвертая высота” Е. Ильиной, рассказы и повести Н. Носова, сказки В. Бианки.

Каждая такая книга была событием среди безбрежного океана заказной литературы. Так в более близкие десятилетия событиями становились, например, книги Э. Успенского, Р. Погодина, Н. Сладкова, Ю. Коваля, С. Козлова, В. Железникова, С. Иванова. Однако каждому из них приходилось преодолевать выстроенные властями издательские плотины.

Но вот в начале 90-х плотину прорвало. Пожалуй, первыми в потоке новой литературы стали великолепные “Вредные советы” Г. Остера. Он и отправил маятник в сторону, противоположную той, куда упорно в течение семи десятилетий раскачивали его прежние власти. Парадокс, игра словом, звуком, смыслом стали основным содержанием большинства детских книг. Маятнику бы приостановиться, выбрав таинственную точку в золотом сечении, соединяющем душу, разум и развлечение; но он все дальше отклонялся в сторону желания позабавить, тем более что этому начал способствовать рынок. Большинство издателей, как это ни удивительно, стали состязаться не за первое место, а за второе и третье. Стоило им обнаружить у кого-то удачу, как они немедленно начинали ее тиражировать. Еще и сегодня полки в книжных магазинах забиты одинаковыми сериями с похожими обложками и повторяющими друг друга текстами. Поэтому многие авторы, из самых успешных в коммерческом состязании, попросту занялись воспроизводством прошлых своих находок. Но находку, повторяемую от раза к разу, уже трудно назвать открытием...

Сегодня

Так наступил новый перекос, который, пожалуй, ощущается и сегодня. Литература для детей в стремлении лишь позабавить ребенка лишилась главных своих достоинств: чувства сострадания, способности персонажей к глубоким душевным переживаниям и раздумьям. В массе своей она стала слишком поверхностной. А ведь среди тех, кто начал печататься в 90-е годы, было много одаренных людей! Но пока лишь немногим из них удалось соединить лучшие традиции прошлых времен со своими находками. Их уже отодвигают самые яркие из “новых молодых”: А. Гиваргизов, С. Востоков, Т. Михеева, Г. Дядина, Н. Волкова, Н. Дубина, Е. Ракитина, А. Сидорова. Каждый из этих авторов не похож на другого. Причем если Востоков живет в подмосковной деревне, то Михеева приезжает в Москву из Челябинска, а Дядина — из Арзамаса. Объединяет же их увлечение детской литературой. А главное, их стихи, их проза пронизаны самыми ценными достоинствами: они сочетают “задушевное слово” с остроумием и игрой. Новым молодым повезло больше хотя бы в том, что им не пришлось преодолевать ни заборы цензурных запретов семи десятилетий, ни барахтаться, с трудом удерживаясь на поверхности, среди полного общественного равнодушия к развитию детской литературы, как это было в начале 90-х. Причины внезапного этого равнодушия вполне просты — мгновенно обнищавшим жителям страны в “лихие 90-е” было не до детских книг. Нынче же каждый из “новых молодых” успел поучаствовать в нескольких фестивалях, в Форумах молодых писателей России. А для любого творческого человека чрезвычайно важно ощутить к себе интерес, почувствовать свою нужность. От них и от тех одаренных молодых людей, которые входят в литературу для детей вместе с ними, зависит, какой она, эта литература, станет в будущем десятилетии.

Но надо сказать, что в последнее десятилетие очень быстро вызрели и новые классики: М. Москвина и М. Бородицкая, М. Яснов и С. Махотин, А. Усачев и В. Лунин, Е. Мурашова и А. Шевченко, С. Георгиев... Ребенок в их книгах - не мальчик в коротких штанишках и не объект бездумных забав, а самоценная личность, которая, удивляясь, радуясь, а порой и глубоко страдая, открывает для себя и читателей новый, непохожий на прошлые эпохи современный мир.

И все же искусство - это не то явление, которое постоянно, “как ракета, летит по параболе”. В нем всегда чего-нибудь в избытке, а чего-то не хватает. У нас была и есть сегодня очень хорошая малышовая поэзия, но почти совсем нет стихов для десяти-четырнадцатилетних. Это удивительно, но, более сорока лет работая в литературе для детей, я слышу одни и те же упреки, обращенные к юным читателям: “Что за дети у нас такие несуразные — до десяти лет стихи читают, а после десяти — ни-ни!” Но ведь и читать-то почти нечего. Потому и “ни-ни”, что по пальцам можно пересчитать созданные в последние десятилетия стихи, которые бы взволновали растущую, думающую детскую душу. Да и в прошлые эпохи детские поэты в основном посвящали свой дар малышам. А ведь десяти-четырнадцатилетний возраст, пожалуй, самый тревожный в жизни человека. В нем более остро, чем когда-либо, ощущаются несправедливости мира и личное одиночество, когда человек уже вышел из детства, но еще не принят во взрослое население.

К сожалению, стоит признать, что это вообще слабое место в русской поэзии: для подростков создано удивительно мало, и к тому же созданное чаще очень уж поверхностно. Редки у нас и сюжетные стихи, баллады. Уверен, что когда в России появится талантливый человек, умеющий выразить переживания и думы этого трудного возраста, его будут ждать признание и любовь многих поколений читателей.

Испытываем мы голод и на то, что прежде называлось школьной повестью. Когда-то Н. Носов придумал точное название: “Витя Малеев в школе и дома”. Сегодняшний юный читатель на протяжении значительной части жизни, которую он прожил, совмещает, как и Витя Малеев, две реальности: семейную и школьную. Но отчего-то большинство авторов запускает нынешних персонажей в придуманные миры, которые часто являются калькой с европейских и американских книг: то в заоблачные дали фэнтези, то в коммерческие серии, одно название которых уже говорит само за себя: “для крутых девчонок”, “про вампиров”... Однако в реальном мире живут не супердевочки и волшебники, а обыкновенные Настя, Витя и Маша. И они очень хотят увидеть в книгах себя, свою повседневную жизнь с ее трудными вопросами, узнать, как герои на эти вопросы отвечают. Нет, я вовсе не против супердевочек, страшилок, вампирских книг и прочего чтива. Оно тоже имеет право быть, но вряд ли должно становиться на книжном рынке преобладающим.

Мало у нас сегодня и “умных” детских книг. Если в ХХ веке в России рождалась прекрасная познавательная литература, которую создавали великие мастера — от Н. Перельмана до В. Бианки, Н. Сладкова, Св. Сахарнова и Вл. Карцева, — то и здесь на сегодняшний книжный рынок поставляются чаще кальки с европейских и американских энциклопедий не первой свежести. В середине 90-х, только появившись в России, они сделали хорошее дело: показали, как можно иллюстрировать детскую книгу знаний; хотя в самом начале 70-х и это уже сделал Св. Сахарнов своей “Морской энциклопедией”. Не зря она тогда, сразу получив премию в Болонье, стала одной из основоположниц подобных изданий. В той старой познавательной российской книге юный читатель вместе с автором и ее героями Фарадеем, Максвеллом, Менделеевым увлеченно гнался за научной гипотезой, страдал от отчаяния, преодолевал заблуждения и, наконец, испытывал мгновения счастья от овладения истиной. Благодаря таким книгам вырастали не только большие ученые, но и тысячи людей, увлеченных познанием, без которых невозможна интеллектуальная жизнь страны.

А завтра?

Где-то я об этом уже писал. Легко представить себя стоящим, раскинув руки, на холме. И за одну руку вас держат родители, их — ваши бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки. За ними тянется бесконечная цепь людей, уходящих в туманные дали прошлых времен. А за другую — ваши дети, внуки и правнуки — такая же длинная людская цепь с юными незнакомыми лицами, уходящими в непознанное и загадочное будущее. И те, что из прошлого, глядят на вас, стоящего, с надеждой: смотри, не подведи, передай все, что мы сделали, в будущие времена. И с такой же надеждой смотрят люди из будущего — мы ждем, не подведи, передай нам все доброе, сделанное в прошлом, и то, что добавил к нему ты сам!

Приблизительно так я представляю каждого из нас, пишущего для детей. А ту литературу, которую мы выращиваем, вижу большим деревом. И чем больше на этом дереве разнообразных ветвей, тем оно здоровей и прекрасней. Главное, чтобы одни ветви не забивали другие, чтобы не превратилось это чудесное дерево в единственный кривой уродливый сук. Именно поэтому я бы не осмелился призывать к немедленному исправлению недочетов — ускоренному заполнению пустующих мест и поспешному обрезанию того, чего, по моему мнению, сегодня выросло слишком много. Опасное это дело: так можно дерево и вовсе лишить живой поросли, превратив его в гладкий столб. К счастью, времена обрубания литературных ветвей, надеюсь, миновали навсегда.

Если мы оглянемся назад, в прошлые века, то обнаружим, что наша детская литература довольно молода — ей не так уж много столетий: чуть больше двух. И каждая эпоха, развивая достижения старших, добавляет свое, новое. Вот и сегодня где-то в наших городах и весях подрастают уже другие, совсем юные прозаики и поэты, одаренные талантом писать для детей увлекательно, весело и одновременно мудро. Только бы их не пропустить, разглядеть их лица, встретиться с ними! А что они нам расскажут в своих стихах и прозе — это пока тайна. Потому что и сама литература для детей, как я уже говорил, сродни магии.

г. Санкт-Петербург

Валерий Воскобойников

http://magazines.russ.ru/voplit/2012/5/v7.html