Тексты Ботевой не хочется анализировать. Это проза «изнутри», цельный поток повествования, какой, кажется, возможен был в дописьменную эпоху, байки у костра каменного века.
Понятно, что был и Сэлинджер, и Платонов, и Горалик, и Осокин, и что все это направление называется «интенсивной прозой», хотя раньше я думал, что бывает только «интенсивная терапия». А вот поди ж ты. Как хорошо, что я не критик, и свободен от сравнений. Встречаясь с удивительным, я достаю не ланцет, но кисть. И пишу дареными красками. Мария Ботева в этом смысле щедра, она окунает по маковку.
Ее дискурс на редкость прилипчив: прочтешь, неделю, как Ботева, будешь ходить, дышать, смотреть и бормотать.
Вот проза, из которой вычеркнуто необязательное: все это «он посмотрел, она подумала, они шли, держась за руки, и прохожие улыбались, седой уличный художник сделал их портрет и не взял денег, потом она уехала, а он страдал», ну вы понимаете...
Знаки препинания тоже часто вычеркнуты. Это раздражает, пока не понимаешь, что дело происходит в голове, а там какой телеграф? Никакого, там и перегородок нет, и все во все перетекает, и нет никакой возможности удержать мысль в ее рамках.
Остались только понимания, но и не понимания даже, а подводки к пониманиям. Фотографии прошлогоднего снега.
И текст поначалу старается держать себя в рамках, укладывается на временную стрелу, хочет быть правильным. Вот повесть первая, цельный кусок детства перед тобой на тарелке: мама, Наташка, Витька, который пришел к ним жить, папа, уходящий в неизвестные дали (чем все отцы время от времени грешат) и ребенок, обо всем этом повествующий. Попервоначалу абсурд ошеломляет, потом глаз выхватывает знакомое, строит текст в привычное, и вот уже слышишь ковалиный голос, а вот, чем черт не шутит, и высмотренная маркесова действительность, она течет, реальность обыденного медленно мутирует в реальность сказочную, как сырая краска, которая сходит со стен от долгого дождя.
Потом тебя ошеломляет простое открытие: это же то самое набившее оскомину «глазами ребенка», просто здесь шаблон перестает быть шаблоном, наполняется первоначальным смыслом и вот он — мир, где на равных началах существуют котята за десять копеек в картонной коробке, папа на полгода пропадающий в далях, и мама — настолько понимающая, настолько любящая, космическая мама, какой она может быть только в детстве.
Когда щелкает, разом начинаешь видеть двойной объем повести, ее взрослую обертку и детскую изнанку. И та, и другая линии — правда. Действительность дробится в нашем восприятии, и каждая грань по-своему высвечивает многомерный объем жизни. «МВВС» — текст, который определенно по-разному прочтут дети и взрослые.
Как раз меня, как бывшего ребенка, пленила сырая материя детского мировосприятия, данная в первой повести и потому следующие тексты кажутся слабее. Но они другие.
Вторая повесть о любви, и тем она прекрасней, что слова там этого не звучит, там сумасшедшие жужжащие колесики в голове повествователя поворачиваются, и калейдоскоп меняется. Героиня уже выросла, общий семейный космос сжимается, зато растет объем личного. Появляется Некоторый человек, и это имя ему как нельзя подходит, он двулик, одновременно отдельный и особенный. Не называя его по имени, а аттестуя таким странным образом, Ботева героя одновременно отстраняет и остраняет. Прекрасная, выстроенная на умолчаниях история о подростковой, сырая и свежая, как весна, как мутный березовый сок. Чуть сладковатая, кто пил, тот вспомнит.
И история третья, где героиню начинают-таки заботить окружающие. Всю книгу можно воспринимать как триптих, как движение от домашнего космоса через космос личный к пространству социального. А можно читать третью повесть просто как историю о школе и школьном дружестве, о том, как пытаются дети, каждый из которых ломается изнутри, вырастить хрупкую ткань отношений. Как мучаются, предают и прощают.
Читайте, люди, Машу Ботеву, от этого внутри светло и радостно.
Алексей Олейников, специально для KidRedaer.ru.
Комментарии
comments powered by Disqus